О`Санчес - Кромешник
– Вот за это – спасибо огромное, если надо доплатить…
– Нет, наверное, впрочем – посмотрим. Итак… Да – как вы переносите наркоз, сердце, аллергии?
– Под местной анестезией, никак иначе.
– Как угодно, только в обморок не упадите: несмотря на анестезию, предупреждаю вас, будет весьма неприятно, порою и просто больно. Операция очень сложна: волосы, лоб, уши, брови, ресницы, веки, щеки, подбородок. Уши, губы, шея… Это вы сами рисовали? – Доктор внимательно разглядывал рисунок – удачный итог многочисленных попыток Гека воспроизвести намеченный им образ. Гек и не подозревал, что сумеет так верно переложить его на бумагу.
– Кисти рук, – добавил Гек. – Ах, это… Портрет моего отца, супруга рисовала с фотографии. Он умер два года тому назад. Уж если менять, так хоть на что-нибудь родное.
– Да-да, я помню насчёт кистей. И при этом все наоборот: по анти-Реесу, анти-Уллоа… Ах ты господи, ты боже мой! Неужели ваше ФБР иного придумать не могло?
– Это я придумал, не они. Так надёжнее. Уши вы дважды называли, а горло не разу.
– Да-да, я учту.
– Как скоро я смогу начать жить в новом облике?
– Значит так. Сегодня я весь день планирую операцию – очень важный момент. Завтра и послезавтра хирургия – в два этапа, голубчик, ничего не поделаешь – объём весьма велик даже для меня… Денька через три-четыре УВЧ, потом шовчики снимем, пирогенальчик поколем, электрофорез проведём; худо-бедно кладите на все три недели, если осложнений не будет. Остальное тело останется прежним. На пляже может стать заметным несоответствие между юношеским телом и… гм… зрелым лицом…
– Эту проблему я решу со временем, – улыбнулся Гек.
– Может, связочки не будем трогать?
– Я не Марио Ланца, петь не буду. Режьте, не то несоответствие будет между видом и голосом… Кто будет за мною ухаживать, процедуры проводить?
– В основном наша медсестра – Гудрун. Это моя родственница, работает у меня восемь лет, нелюбопытна и своё дело знает безукоризненно. Владеет английским. Она вас будет сопровождать в клинику. Это у нас обычная практика, никто не удивится. Лицо у вас будет забинтовано-заклеено, даже я не сумею вас представить точно, пока не увижу воочию. Но предупреждаю, молодой человек, если ко мне обратится Интерпол…
– То сдавайте меня со всеми потрохами и иссечёнными тканями. Только убедитесь, что перед вами действительно полиция, а не наёмные мстители. Деньги – вы их лично считаете, или медсестра Гудрун?
– Лично посчитаю. Да-да, я вижу… Татуировки убирать?
– Нет. Это на нашей улице компания была, типа банды хулиганов. Вот, на память о ней. Невелика примета, пусть остаются на память.
– Ваше право. Ну, располагайтесь, Гудрун сделает подробные фотографии лица, составит атлас, сегодня я буду его внимательнейшим образом изучать. Но прежде я должен сам исследовать, так сказать, топографию местности. Это совсем не больно, но вам может показаться неприятным, вы уж потерпите.
Доктор Дебюн мог бы спросить у Гека, как тот собирается жить по прежним документам с новой внешностью, или то, как он собирается воссоединиться с женой и дочерью без помощи того же ФБР, но не сделал этого. Версия молодого человека помогла ему убедить собственную совесть в правильности своего поступка, совершённого не ради денег, а только из чувства милосердия. Он не рискнул бы рассказать об этом эпизоде в клубе «Две улитки», где был уважаемым членом совета, но кому и какое дело до его профессиональных проблем…
Миновало четыре мучительнейших недели и ещё два дня. В маленькой комнатке, на втором этаже загородной частной клиники, принадлежащей деловым партнёрам Пьера Дебюна, перед большим – в баскетбольный рост человека – трюмо стоял рослый, метр восемьдесят три, широкоплечий мужчина лет сорока трех-сорока пяти на вид. Залысины, морщинистый лоб, глубокие складки у крыльев носа, лицо в сплошных красных пятнах, которые, впрочем, должны бесследно исчезнуть через неделю-другую. Под набрякшими веками – желтоватые белки, предательски влажные глаза. Пятна-то сойдут, а морщины, грубая кожа, складки на шее и голос, навсегда утративший юношескую упругость, – все это останется… надолго.
Ах, Гека, дружочек, что же ты натворил, на что решился в свои далеко не полные двадцать лет! Никогда, вдумайся только в это слово – никогда не быть тебе юным. Юность обманчиво бесконечна, но она же и мимолётна, только что было её – полные пригоршни, и вдруг иссякла. Юность беспечна и бессмысленна. Юность – это ночные мотоциклы под окнами обезумевших от ярости обывателей, это бескорыстно позволяющие себя зажимать телки с вечерних танцплощадок, это тайный унизительный страх перед групповыми драками и восторженные воспоминания, если драки имели благополучный исход. Это сладкий ужас перед решительным признанием в любви, это первая растительность на подбородке, и первая получка, и первый оргазм. Это беззаботные и разгульные денёчки под дамокловым мечом воинской повинности… Отовсюду только и слышно: «Какие твои годы», «У тебя все впереди» – и уже на «вы»: «Молодой человек, не толкайтесь…» Ты хочешь, ты сможешь, у тебя все впереди! Вот она – волшебная формула юности!
Потом выясняется, что ты нечётко хотел, да и мало что смог, а дети твои уже перестали стесняться отцовской лысины и живота… Юность иссякла, жажды вовсе не утолив… Но дерзкий аромат её навсегда с тобой: стоит только извлечь заветное воспоминание, прикрыть глаза и глубоко-глубоко вдохнуть… Все было молодо тогда: музыка, желания, друзья и вещи.
А ты, Гек, ты что будешь вспоминать через двадцать лет, если проживёшь их, конечно? Детство? Так ведь у тебя и детства-то не было.
Глава 8
Я рождён. Аз есмь!
Все травы, горы, звезды -
Мои. Надолго…
Некогда Бабилон претендовал на титул столицы мира и соперничал в этом с Нью-Йорком, Лондоном и Парижем. Но уход английских колонизаторов, а через несколько десятилетий Великая Депрессия 1929 года положили конец притязаниям Бабилона, столицы президентской республики Бабилон. Правительство ввело жёсткие квоты для иммигрантов, огородило свою промышленность от иностранных конкурентов немыслимыми пошлинами на множество товаров, выделило само себе, в лице господина Президента, почти неограниченные полномочия, превратив таким образом огромную страну в тоталитарное захолустье с просторами, населением и амбициями великой державы. С тех пор как Васко Да Гама, огибая Африку, наткнулся по пути на неизведанный континент, будущий Бабилон служил ареной непрерывных колонизаторских войн. Сначала Португалия объявила своими бескрайние земли на юге Атлантики, затем их сменили испанцы, тех – французы, потом опять испанцы, пока в царствование Иакова II здесь окончательно не закрепились вездесущие пронырливые англичане.
В бесконечных войнах и массовых приливах переселенцев растаяли аборигены Новой Австралии, так называли эту страну до середины XVIII века, и оставили после себя руины прежних городов да странное наречие, одновременно напоминающее хинди и древнегреческий. Инквизиторы и англикане с одинаковой ревностностью выпалывали все проявления язычества местных дикарей, разрушали и жгли, сжигали и затаптывали. Позже к ним присоединились адвентисты. Это уже потом, через века, представители все тех же конфессий с гордостью потрясали чудом уцелевшими в их запасниках ошмётками былого наследства, выставляя себя хранителями знаний о прошлом квазиантичного мира. Это уже потом археологи и антропологи строили самые фантастические теории о происхождении и судьбе древней цивилизации. Некоторые, например, утверждали, что это легендарная платоновская Атлантида, другие полагали, что здесь осели потомки мореплавателей из древней Греции…
Теории выдавались на-гора одна причудливее другой, а страна жила и развивалась по своим законам. Шесть с половиной миллионов квадратных километров суши раскинулись просторно – от дышащей лютым холодом Антарктиды на юге до тропических широт на севере. С правого бока расположилась чёрная Африка, с левого бока Фолклендские острова (которые все-таки удержала за собой бывшая владычица морей и на которые, помимо Бабилона, издавна претендовала Аргентина), а за ними Южная Америка. Если лететь над Бабилоном-страной с юга на север, то можно видеть, как унылая гибельная тундра сменяется непролазной тайгой, та, в свою очередь, – ещё более непролазной сельвой. А дальше надо перебраться через Испанские Горы, чтобы увидеть поля, леса, города, реки и, наконец, Северное побережье – гордость и отраду Бабилона. Именно здесь, на площади в одну восьмую общей территории страны, проживает шестьдесят миллионов из ста пятидесяти, составляющих население Бабилона-страны. Но ошибкой было бы думать, что жизнь и цивилизация поселились только на приветливом, постоянно солнечном севере. Два крупнейших города страны – Бабилон и Иневия (семь и пять миллионов населения соответственно) – расположились ниже к югу. Иневия – на равнине, на пересечении крупнейших водных артерий страны. Это торговый, купеческий город. Здесь же угнездилась индустрия развлечений, крупнейшая товарная биржа всего Южного полушария, золотая биржа, вечный конкурент Лондонскому клубу. Бабилон-столица, по неизъяснимой прихоти англичан, расположилась на двести восемьдесят километров южнее и западнее, на самом побережье океана. Это промышленный и политический центр страны. Здесь заседает смирный ручной парламент, здесь расположен президентский дворец – символ государственной власти. Сам президент предпочитает жить за пределами мегаполиса, поближе к природе. Для этого существуют многочисленные дачи, которых президент построил более десятка за полтора десятка лет своего бессменного правления. В Бабилоне высокая влажность, постоянные туманы. Лето, как правило, холодное и дождливое, зима из-за тёплых океанических течений относительно мягкая.
